АХМАТОВА АННА АНДРЕЕВНА
(1899-1966)
Небо, земля и море есть великая, дивная книга Божия. Каждый образ этой книги становится знаком-символом, обращенным к сакральному смыслу творения.
Подобное мировосприятие точно, образно и конкретно запечатлено в строках Анны Андреевны Ахматовой:
В каждом древе распятый Господь,
В каждом колосе тело Христово,
И молитвы пречистое слово
Исцеляет болящую плоть. (1946)
Доказывать, что Анна Ахматова была христианским поэтом, не приходится. Слишком явна христианская тональность ее поэзии, слишком отчетливы свидетельства о ней или ее собственные, хотя редкие высказывания. Вспомнить хотя бы известное «утешительное» письмо Пастернака 1940 года, в котором он называет ее «истинной христианкой».
Религиозные мотивы в стихах Ахматовой имеют определенную культурно-историческую и идеологическую основу соответствующих реалий: библейско-евангельские цитаты и реминисценции, имена, упоминаемые даты, святыни создают особую атмосферу в ее творчестве.
Но самые сокровенные чувства почти зашифрованы, утаены от профанного взгляда; часто, чтобы проследить до конца мысль поэта, необходимо уловить особую роль той или иной интонации, слова, цитаты. О сдержанном целомудрии творчества Ахматовой писал Жирмунский: «Она не говорит о себе непосредственно, она рассказывает о внешней обстановке душевного явления, о событиях внешней жизни и о предметах внешнего мира, и только в своеобразном выборе этих предметов и меняющемся восприятии их чувствуется подлинное настроение, то особенное душевное содержание, которое вложено в слова».
Дал Ты мне молодость трудную.
Столько печали в пути.
Как же мне душу скудную
Богатой Тебе принести?
Долгую песню, льстивая,
О славе поет судьба.
Господи! я нерадивая,
Твоя скупая раба.
Ни розою, ни былинкою
Не буду в садах Отца.
Я дрожу над каждой соринкою,
Над каждым словом глупца. (1912)
Строки о «нерадивой, скупой рабе» отсылают к притче о рабе (Мф. 18, 23-25), которому хозяин простил огромный долг, но тем не смягчил ожесточенного, скупого сердца раба. О «нерадивом рабе» сказано у Матфея (25,14-31) и у Луки (19, 12-27) в притче, известной как притча о талантах. У нее есть одна особенность: в обоих источниках она звучит в контексте слов Христа о Втором пришествии. Эсхатологический характер притчи заявлен в первой же фразе: «Итак, бодрствуйте; потому что не знаете ни дня, ни часа, в который приидет Сын Человеческий» (Мф. 25,13).
Притча о талантах — это притча о Суде, об ответственности, которую человек несет за свою собственную жизнь как за дар Бога, о воздаянии за внутреннюю способность понять и принять свое назначение, ибо «…имеющему дастся и приумножится; а у не имеющего отнимется и то, что он имеет» (Мф.25,29).
Безусловно, религиозность Ахматовой была и поэтической, поэтизирующей, преображающей мир. Религия расширяла сферу красоты, включая и красоту чувства, и красоту святости, и красоту церковного благолепия. С годами поэзия Ахматовой становится в духовном плане более уравновешенной и строгой, усиление гражданского звучания сопровождается углублением изначально присущего ей христианского мироощущения, мыслью о сознательно избранном жертвенном пути.Начало Первой мировой войны Анна Ахматова приняла со смятением и ужасом, предчувствуя, что в этот день открылась еще одна страшная страница мировой истории:
Закрыв лицо, я умоляла Бога
До первой битвы умертвить меня. («Памяти 19 июля 1914», 1916)
Среди всеобщей эйфории, поверхностного и часто показного патриотизма, охватившего общество, ее позиция свидетельствует о том, что чувство истории у Ахматовой было гораздо более глубоким и зрелым, чем у многих ее современников. На место растерянности и душевного смятения приходит мужественная готовность стать свидетелем и участником происходящих событий, чтобы в памяти своей запечатлеть подлинную историю, свободную ото лжи и иллюзий:
Из памяти, как груз отныне лишний,
Исчезли тени песен и страстей.
Ей – опустевшей – приказал Всевышний
Стать страшной книгой розовых вестей.
В годы Первой мировой войны, в 1915 году, написана и знаменитая «Молитва» Ахматовой.
Дай мне горькие годы недуга,
Задыханья, бессонницу, жар,
Отыми и ребенка и друга,
И таинственный песенный дар –
Так молюсь за Твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей.
На второй день после объявления войны она создает небольшой цикл из двух стихотворений «Июль 1914». Ахматовское восприятие происходящего вырастает из единого христианского мироощущения.
Войны между людьми всегда являются прямым следствием их войны против Бога. Война – это наиболее яркий образ смертности и тленности этого мира. Она вообще никогда не бывает следствием «судьбы» или «случая». Как всякая болезнь, физическая или социальная, война есть материализация сокровенных нравственных реальностей, обнажение духовного падения и грехов человечества. Древние люди были более чутки к этой духовной реальности, они яснее видели катастрофические следствия своих грехов. Наступление бедствий тогда сопровождалось волною покаяния в народе. Но современный человек все больше закрывается вот осознания духовных глубин своей жизни, бежит от Лица Божия. Поэтому дело духовных лидеров в ту или иную эпоху – указывать своим современникам на попранный ими Закон Божий, на последствия торжества человеческого своеволия и гордыни. Ахматова в пределах свыше отпущенных ей способностей пыталась сделать это.
Напоминание о страданиях Иисусовых в последних строках второго стихотворения выражает ту мысль, что с началом Первой мировой Россия вступила на свой крестный путь, полный горя, страданий и искушений. Но всякий православный человек понимает и верит, что за страданиями и смертью на Кресте следует Воскресение. И хотя Россию ожидают горестные муки, заступничеством Пресвятой Богородицы она спасется:
Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелет
Над скорбями великими плат.
Отношение к событиям Октябрьской революции 1917 года выражено в стихотворении, которое до 1991 года печаталось без первых восьми строчек:
Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал
И дух суровый византийства
От Русской Церкви отлетал,
Когда приневская столица,
Забыв величие свое,
Как опьяневшая блудница,
Не знала, кто берет ее, —
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Вера для Ахматовой не «тема» и не «проблема», не что-то внешнее, о чем можно страдать, соглашаться, не соглашаться, раздумывать, мучиться. Ее вера светит изнутри и изнутри не столько указывает, сколько погружает все в какой-то таинственный смысл…
Этой верой пронизан «Реквием». Она и здесь присутствует не как како-то высший смысл, объединяющий и анализирующий неслыханное человеческое страдание. Она просто есть, и самая страшная бессмыслица, самое бездонное горе не способны ее поколебать. Вот вынесен приговор, вот свершилось непоправимое:
И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего — ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.
Все в этом удивительном, потрясающем «справлюсь с этим как-нибудь». Здесь больше сказано о вере Ахматовой, чем любой поэт сказал в специально религиозном стихотворении о своей вере. Тут все — и приятие, и смирение, и жалость, и слабость, и таинственная победа. Ахматова знает, где в Евангелии явлена ее вера, ее место в мире веры:
Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.
Она не говорит о вере, но она свидетельствует о ней каждой строчкой своих стихов. Сколько бы ни было горя и страдания в ее поэзии, будь то страдания любви или материнской боли за страдания сына, всех сыновей, всех матерей, мир ее поэзии — светлый мир, и он светится верой. Верой, не отделяющей себя ни от кого и ни от чего, верой, все время претворяемой в жалость и утешение, в благодарность и хвалу, в присутствие таинственного «праздника за окном».
Пережив свое ни с чем в русской поэзии не сравнимое поколение, она разделила его страшную судьбу и по праву была наследницей и носительницей всей его славы. От артистического кафе «Бродячая собака» до стояния у Креста Сына (и не в переносном, а самом буквальном смысле — даже тюрьма, куда был заключен Лев Гумилев, называлась Кресты), она исполнила всю правду этого поколения. Она не просто писала стихи. Она носила передачи изнемогавшему в застенках Мандельштаму. Она семнадцать месяцев стояла там, где ни ей, ни кому другому не открыли страшного засова. Она никого не предала, но всех пожалела, приняла все страданье и ни от чего не отреклась. Она имела право ответить: «Могу» — на вопрос женщины, узнавшей ее в тюремной очереди: «А это вы можете описать?»
Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдание выводит на щеках,
Как локоны из пепельных и черных
Серебряными делаются вдруг,
Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг.
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною,
И в лютый холод, и в июльский зной,
Под красною ослепшею стеною.
Через все лихолетье она пронесла правду и совесть — то, чем всегда светила нам подлинная русская литература. И потому, думается, не случайно одно из немногих чисто религиозных стихотворений она посвятила не только Матери, стоящей у Креста, но и словам, ею услышанным:
Хор ангелов великий час восславил,
И небеса расплавились в огне,
Отцу сказал: «Почто Меня оставил?»
А Матери: «О, не рыдай Мене!»
По православному учению, Пасхальная победа начинается на самой глубине, в последней темноте Великой пятницы. Поэзия Ахматовой — это свет, светящий во тьме, и которого тьме не объять.