Много сказано о многогранности талантов и вкладе в культуру Михаила Васильевича Ломоносова. Однако очень важным дополнением к пушкинской формуле о его универсализме является характеристика Ломоносова как «отца» русского самосознания, воплотившего в своей деятельности патриотические, философские и духовные начала. Константин Аксаков писал об этом так: «Колоссальное лицо Ломоносова…является не формальною, но живою точкою начала, вся наша деятельность…примыкает к нему, как к своему источнику… Развитие двинулось и пошло своим путем… и как бы ни пошло развитие, он является, как давший его».
Среди многочисленных и разнообразных проявлений его гения не последнее место занимает поэзия. И при знакомстве с важнейшими его поэтическими созданиями сразу становится отчетливо ясна нелепость того противопоставления научного познания и духовных исканий («науки и религии»), какие навязывались атеистическим мировоззрением, столь распространенным в эпоху Просвещения. Ломоносов сделал научное познание формою религиозного опыта. «Правда и вера суть две сестры родные, дщери одного Всевышнего Родителя, никогда между собою в распрю придти не могут, разве кто из некоторого тщеславия и показания своего мудрствования на них вражду всклепнет», — так ясно выразил он смысл своего научного мировоззрения. Постигая законы и гармонию мироздания, Ломоносов делал единственно разумный естественнонаучный вывод: «Скажите ж, коль велик Творец?». И стоит вдуматься в само название оды, из которой взяты эти слова: «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния». В «Утреннем размышлении о Божием величестве» поэт вдохновенно соединяет свои научные познания, воплощенные в мощном поэтическом образе, с религиозным благоговением перед величием Зиждителя и с молитвенной хвалою Его произволению:
Когда бы смертным толь высоко
Возможно было возлететь,
Чтоб к солнцу бренно наше око
Могло приблизившись воззреть,
Тогда б со всех открылся стран
Горящий вечно океан.
Там огненны валы стремятся
И не находят берегов;
Там вихри пламенны крутятся,
Борющись множество веков;
Там камни, как вода, кипят,
Горящи там дожди шумят.
Сия ужасная громада
Как искра пред Тобой одна.
О коль пресветная лампада
Тобою, боже, возжена
Для наших повседневных дел,
Что Ты творить нам повелел!
Солнечный свет становится для Ломоносова символом просветления всего мироздания лучами божественной премудрости, которая смиренно сознается им как единственный источник просвещения:
Творец! Покрытому мне тьмою
Прости премудрости лучи
И что угодно пред Тобою
Всегда творити научи,
И на Твою взирая тварь,
Хвалить Тебя, бессмертный Царь.
Можно утверждать, что Ломоносов противостал в этих строках всей концепции европейского Просвещения, которое видело необходимость в насыщении и просвещении разума человека достижениями земной премудрости, добытыми собственными усилиями его. Научное знание виделось большинству просветителей самодостаточной силой, возвеличивающей человека и обожествляющей его, так что отпадает необходимость говорить о самом Творце.
Интересно, что Ломоносов поверял свои научные представления трудами святых отцов. Так, он со вниманием отнесся к рассуждениям Василия Великого о возможности многих миров. Несомненно, создавая строфы «Вечернего размышления» Ломоносов не мог не опираться на мысли святителя:
Открылась бездна звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.
…
Уста премудрых нам гласят:
Там разных множество светов;
Несчетны солнца там горят,
Народы там и круг веков:
Для общей славы Божества
Там равна сила естества.
Поэтические создания Ломоносова поражают единством неколебимой веры в непостижимую мудрость Творца, совершенство Его творения и пламенной жажды знания, творчества, счастливого сознания силы и благотворности человеческого разума.
В науке Ломоносов видел помощницу и союзницу богословия в познании «премудрости и могущества Божия», а понятие божества включал в решение вопроса о конечных причинах возникновения мира.
«У многих, — писал он, — глубоко укоренилось убеждение, что метод философствования, опирающийся на атомы, либо не может объяснить происхождение вещей, либо, поскольку может, отвергает Бога-творца. И в том, и в другом они, конечно, глубоко ошибаются, ибо нет никаких природных начал, которые могли бы яснее и полнее объяснить сущность материи и всеобщего движения, и никаких, которые с большей настоятельностью требовали бы существования всемогущего двигателя».
Однако надо отметить, что в мировоззрении Ломоносова-ученого присутствуют элементы деизма, свойственного естествознанию 17-18 веков. В основе деистического понимания мироустройства лежит идея Бога как первотолчка, перводвигателя Вселенной. Такой взгляд ограничивал роль Бога актом творения мира, а точнее, ролью источника перводвижения.
Складывалась весьма противоречивая ситуация, разрешить которую можно было, лишь приняв так называемую «теорию двух истин» — первую историческую форму отделения науки от богословия. И вот в работе «Явление Венеры на Солнце» Ломоносов пишет: «Создатель дал роду человеческому две книги. В одной показал свое величество, в другой свою волю. Первая — видимый сей мир, им созданный, чтобы человек, смотря огромность, красоту и стройность его зданий, признал божественное всемогущество, по мере себе дарованного понятия. Вторая книга – Священное Писание. В ней показано создателево благоволение к нашему спасению».
В русской же литературе он стал и одним из основоположников традиции поэтического переложения священных текстов. Предметом своего поэтического вдохновения он нередко избирал псалмы.
Именно в 18 веке происходило рождение русской лирической поэзии. И определяющую роль в этом сыграли стихотворные переложения библейских песнопений, прежде всего из Псалтыри. На Руси Псалтырь входила в сознание человека вместе с уроками грамоты и оставалась его спутником до конца дней. Переложения псалмов поэтами 18 века, среди которых фигура Ломоносова высится могучей громадой, с древнеславянского на современный язык явилось свидетельством их особой значимости, и, вместе с тем, выражением исторического развития самой поэзии и ее языка.
Древний литературный язык, на который переводили Библию еще первоучители Кирилл и Мефодий, сохранился в России как язык Священного Писания и богослужения. В 18 веке он уже не был общепонятным, но звучал торжественно и стройно, самой своей архаичностью пробуждая настроение возвышенности и отрешенности от житейской суеты. Поэтические переложения Ломоносова способствовали сближению этого языка с живой, бурно развивающейся речью, помогали формированию «высоких» стилей, которые господствовали в гражданской и философской лирике, в героической поэме, оде, трагедии. Величавая простота, афористическая отточенность, энергия ритма – от что шло от Библии во все «высокие» литературные жанры, но прежде всего, благодаря переложениям псалмов, — в лирику.
Псалмы – лирические песнопения, обращенные к Богу, выражавшие раздумья, душевные движения и потрясения, вызывали желание перечитать их на языке торжественном, но сердечном, чему избыточная архаичность мешала. И тут как нельзя более уместным оказался высокий стиль, состоявший, по определению Михаила Васильевича, «из речений славенороссийских», употребительных в древнем и в новом литературном языке, «и из славенских, россиянам вразумительных и не весьма обветшалых». Переложения, выполненные Ломоносовым, сохраняя верность библейским текстам, вобрали в себя настроения и переживания самого поэта.
Псалмы проложили дорогу столь свойственной русской поэзии планетарности, космизму, широчайшим философским обобщениям. Так, ломоносовское переложение псалма 103-го, где возносится хвала Богу – Творцу Земли, звезд, всех чудес природы, выглядит подготовкой к написанию «Утреннего размышления о Божием величестве» — великолепному изображению Солнца – лампады, которая возжена Творцом.
Да хвалит дух мой и язык
Всесильного Творца державу,
Великолепие и славу.
О Боже мой, коль ты велик!
Одеян чудной красотой,
Зарей божественного света,
Ты звезды распростер без счета
Шатру подобно пред Собой.
Покрыв водами высоты,
На легких облаках восходишь,
Крилами ветров шум наводишь,
Когда на них летаешь Ты.
И воли Твоея послы,
Как устремления воздушны,
Всесильным маниям послушны,
Текут, горят, не зная мглы
Ты землю твердо основал
И для надежныя окрепы
Недвижно положил заклепы
И вечну непреклонность дал.
Ты бездною ея облек,
Ты повелел водам парами
Всходить, сгущаяся над нами,
Где дождь рождается и снег… (1749)
«Переложение псалма 103-го» — высокий образец верности духу подлинника и свободы преображения его в сознании поэта иного времени, языка и культуры. Так, нельзя не обратить внимания на особенность, внесенные поэтом-северянином и естествоисытателем.
Не менее важно и переложение Ломоносовым отдельных мест из Книги Иова. Сам выбор тех или иных мест такого переложения всегда характеризует манеру мышления и даже мировоззрение поэта. Ломоносов выбрал то место из Книги Иова, где Бог отвечает на упреки и сетования человека – и ломоносовское переложение становится своего рода ответом великого ученого на недомысленное превознесение достижений человеческого разума, ничтожного перед творческой мощью Создателя Вселенной и ее законов:
Сбери свои все силы ныне,
Мужайся, стой и дай ответ.
Где был ты, как Я в стройном чине
Прекрасный сей устроил свет;
Когда Я твердь земли поставил
И сонм небесных сил прославил
Величество и власть Мою?
Яви премудрость ты свою!
Где был ты, как передо Мною
Бесчисленны тьмы новых звезд,
Моей возженных вдруг рукою
В обширности безмерных мест,
Мое величество вещали;
Когда от солнца воссияли
Повсюду новые лучи,
Когда взошла луна в ночи?…
Стесняя вихрем облак мрачный,
Ты солнце можешь ли закрыть,
И воздух огустить прозрачный,
И молнию в дожде родить,
И вдруг быстротекущим блеском
И гор сердца трясущим треском
Концы вселенной колебать
И смертным гнев свой возвещать?
Поэт как естественную добродетель человека утверждает его смирение перед властью и волею Зиждителя, усматривая в этом истинную земную премудрость:
Сие, о смертный, рассуждая,
Представь Зиждителеву власть,
Святую волю почитая,
Имей свою в терпенье часть.
Он все на пользу нашу строит,
Казнит кого или покоит,
В надежде тяготу сноси
И без роптания проси.
Не имея национальных святынь, не соединив себя невидимой, но вечной нитью традиций с тем, что было прекрасного в прошлом, не осуществить будущего. И потому нам нужны ориентиры, духовные опоры. И чем они роднее и ближе, тем вернее и благодатнее по своей сути. Ломоносов – одна из таких нравственных и духовных опор. Постараемся же обратиться к нашим истокам, осознать, что двигало нашими предками в недалеком прошлом, влекло к высшим идеалам, что способствовало накоплению в духовной сокровищнице народа уникальных ценностей. Понять специфику национального характера, загадку русской души можно, лишь обратившись к творческим дерзаниям и духовным поискам лучших представителей этого народа. Ломоносов здесь – первое имя, первый «порог», приблизившись к которому можно почувствовать и осознать главную перспективу развития родной истории, в том числе и в современных ее проявлениях.